***

Меня ливнями било.
Меня солнцем насквозь прожигало.
Время тяжестью всей,
словно войско,
по мне прошагало.

Но за то, что я в небо
тянулась упрямо и верно,
полюбили меня
и дожди и бродячие ветры.

Полюбили меня
на моем пустыре небогатом.
И пустили меня
по дорогам своим непокатым.

Я иду и не гнусь,
надо мной мое прежнее небо!
Я пою и смеюсь,
где иные беспомощно немы.

Я иду и не гнусь -
подо мной мои прежние травы!
Ничего не боюсь.
Мне на это подарено право.

Я своя у березок,
у стогов и насмешливых речек.
Все обиды мои
подорожники пыльные лечат.

Мне не надо просить
ни ночлега, ни хлеба, ни света -
я своя у своих
перелесков, затонов и веток.

А случится беда -
я шагну, назову свое имя...
Я своя у своих.
Меня каждое дерево примет.
1960.

* * *
ВОЖДИ

Смогли без Бога - сможем без вождя.
Вожди, вожди! Народец ненадежный.
Гадай: какая там под хвост вожжа,
куда опять натягивают вожжи...

Послушные - хоть веники вяжи -
шли за вождем, как за козлом овечки.
Пещерный век, анахронизм, вожди!
Последней веры оплывают свечки.

Лупите, полновесные дожди,
чтоб и в помине этого не стало!
Аминь, вожди! На пенсию, вожди!
Да здравствует народ! Да сгинет стадо!

Я, может, и не так еще живу,
но верю в совесть.
По ее закону я больше лба себе не расшибу
ни об одну державную икону.
1964

* * *
ПЯТНИЦЫ

Среди землетрясений, потрясений
живем, не запинаясь и не пятясь.
У времени не густо воскресений,
зато в любой неделе -
по семь пятниц.

Вы, пятницы -
воскресники, субботники,
и просто так,
и что-то еще сверх...
Мы - ваши безотказные работники:
за так, за - после дождичка в четверг.

Гуляем под сибирские пельмени.
Спим намертво,
как дети, как бойцы.
Но снова
к перемене, к перемене!
бренчат под ухом ваши бубенцы.

Над тихими восторгами домашними,
над свадьбами, над грохотом работ
летит, как клоун, время вверх тормашками,
переиначив все наоборот.

А счастья лотерейные билетики
пенсионер у ГУМа продает.
А время, как учебник диалектики,
полно противоречий и забот.

А время чем-то мучается, мается,
замешивает в радость лебеду,
а время нас ломает и ломается,
и трудно жить на свете с ним в ладу.

И все-таки прекрасно утром пялиться
на новый дом, что вчерчен в горизонт...
Ах, пятницы мои!
Я тоже - Пятница.
Чем удивишь сегодня, Робинзон?!..
1965

* * *
ПАЛЬМА ПЕРВЕНСТВА

Пожалуйста, возьмите пальму первенства!
Не просто подержать, а насовсем.
Пускай у вас в руках крылато, перисто
возникнет эта ветвь на зависть всем.

А вы пойдете, тихий и небрежный, как
будто не случилось ничего.
Но будете вы все-таки не прежний.
Все прежнее теперь исключено.

У ваших ног послушно море пенится.
Кошмарный зверь, как песик, ест с руки.
От палочки волшебной - пальмы первенства -
расщелкиваются хитрые замки!

А если кто был вредным - скис и смылся.
И пальмочка, в ладонь впаявшись твердо,
подрагивает, как коромысло,
когда полны до самых дужек ведра.

Тот - еще мальчик, та качает первенца,
тот в суету гвоздями быта вбит...
Берите же, берите пальму первенства!
Черт шутит, пока бог спит...

Что? Говорите: "Не хочу. Успеется. И вообще
почему вы решили, что именно я? Сейчас мне
некогда. Да отстаньте же в конце концов! Все.
Пока. Обед стынет..."

Эй, кто-нибудь, возьмите пальму первенства!
Пожалуйста, возьмите пальму первенства...
Не бойтесь же, берите пальму первенства!
Глас вопиющего в пустыне.
1965

* * *

Выпал снег, но до восьми
все убрали, черт возьми!

Чтобы было все, как было,
у домов и у реки,
драют землю, как кобылу,
деревянные скребки.

Дворник снег совком сгребает
и метлой метет крыльцо,
как редактор выскребает
неугодное словцо.

Сон под утро слишком крепкий -
в нас скребки вонзают скрепки.
О, липучее, как грипп, -
скрип, скрип!

С безответностью ребенка
снег выходит из игры.
Чисто-чисто, под гребенку
оболванены дворы.

Встанем, выспавшись на славу,
высыпем на белый свет.
Белый? Снег свезен на свалку.
Все, как раньше. Снега нет...
1965

***
ЗАСТОЙНОЕ РЕТРО

...Как жалко мне тебя! Ты взял и умер.
Решил дилемму: быть или не быть.
Увы, брат, ни в "Березке" и ни в ГУМе
ни счастья, ни здоровья не купить.

Слегка жуликоват и враль немного,
чуть спекулянт, кому попало - друг,
а в общем, если говорить не строго,
нормальный парень, как и все вокруг.

Мог выпить, но для жизни без урона,
слукавить мог - не больше, чем иной.
Ну да ведь ты - не белая ворона,
и не начальник ты, и не больной...
Ты умер. А вот время поменялось.
Ты б измениться мог ему под стать!
Но умер, умер ты - какая жалость!
Ты просто не успел хорошим стать.
1986

* * *
СТОЛИЧНАЯ РАПСОДИЯ

КРЫМСКИЙ МОСТ

Город мой вечерний,
город мой, Москва!
Весь ты - как кочевье
с Крымского моста,

Убегает в водах
вдаль твое лицо.
Крутится без отдыха
в парке колесо.

Крутится полсвета
по тебе толпой.
Крутится планета
прямо под тобой.

И по грудь забрызган
звездным серебром
мост летящий Крымский -
мой ракетодром

Вот стою, перила
грустно теребя.
Я уже привыкла
покидать тебя.

Все ношусь по свету я
и не устаю
Лишь порой посетую
на-судьбу свою

Прокаленной дочерна
на ином огне,
как замужней дочери,
ты ответишь мне:

"Много или мало
счастья и любви,
сама выбирала,
а теперь - живи..."

Уезжаю снова.
Снова у виска
будет биться слово
странное "Москва".

И рассветом бодрым
где-нибудь в тайге
снова станет больно
от любви к тебе.

Снова все к разлуке,
снова неспроста -
сцепленные руки
Крымского моста.
1972

II

Ах, Москва моя летняя!
Звезды. Храмов лукошки...
Олимпийская ленточка
в неспортивной ладошке.
Чтоб к тебе природниться,
все сумела, сумею,
хоть не стала, столица,
чемпионкой твоею,
капиллярчик твой лучик
в свете, хлынувшем разом,
от равненья на лучших
чуть косящая глазом...
Твой, с мечтой беззаветной -
искру нежную высечь,
твой, совсем незаметный
человечек из тысяч,
все молящий душою:
вот такою большою,
породненной, родною
пребывай надо мною!
Пребывай многоточьем,
обещающим, вещим...
Пребывай моим отчим,
моим истинно вечным.
Ах, какого ты роста!
Как добра твоя сила.
И как славно и просто
подрастать пригласила.
Оттого и не маюсь
и с веселой толпою
я расту, поднимаюсь,
обнимаюсь с тобою...
1981

III

Мой город, я с тобою - не одна.
Твой взгляд, с вниманьем пристальным
и жаждой
в мой каждый шаг вникающий, - за каждой
стеной, за каждой линзою окна.

Днем, в сумерках, в прозрачный ранний час,
спасаясь от дождя, на солнце жарясь
или в метро полого погружаясь,
в себе, в своем я ощущаю нас.

И всем, кто одинок, помочь хочу:
подросточку, что смотрит грустновато
из будки телефона-автомата,
усталому седому москвичу,

который постигает новый жанр
пенсионерской поступи по скверу,
приезжему, утратившему веру
в отзывчивость столичных горожан.

Мой город, весь - от сути до мазка,
твой вечный дополняющего облик,
ты - музыка, я - отголосок, отклик,
отливочка безмерного "Москва".

Я не одна здесь, у Москва-реки,
где куполов округлость золотая,
где снег, на стены красные слетая,
касается свежо моей руки.

Твой гул и шум - такая тишина...
А тишина - кипенье многолюдья.
Несу тебя в себе, и, что ни будет,
мой город, я с тобою - не одна!

И добротой твоей окрылено
в моей душе органно, оркестрово
рождается несказанное слово...
Тебе и мне принадлежит оно.
1984

IV
ДЕНЬ ГОРОДА

...Да, Москва, ты видала немало,
ты себя воспевала и жгла,
ты, быть может, не все понимала,
но дышала, жила и была.

Ты была отупением буден,
опрокинутых в праздничный шквал,
и не только вождем на трибуне,
а народом, что мимо шагал.

Как постичь, где - просвет, а где прочерк,
как, что втоптано, вспомнить, поднять,
ту же самую Красную площадь
как по-новому сердцем понять?

Только дни с дребеденью мирскою,
только лобные дни - не навек.
Ты, Москва, остаешься Москвою,
бесконечная, как человек.

И враждебной виной не заляпать
неубитые наши мечты,
и нечистым рукам не залапать
первозданной твой лепоты!

Кто - костьми, кто - душою, не вбитой
в безысходность чужой колеи,
мы в чумных, черных пятнах обиды,
те же самые дети твои.

Что-то начато, что-то маячит,
рвется в подлинный мир из мирка.
Мы людьми остаемся, а значит -
остается Москвою Москва.
1988

* * *

Годы, годы!
Вы прошли?
Ну а может, вы настали?
Неужели соловьи
оттомили, отсвистали?

Отблистало столько дней,
но во всем, что мне осталось,
все счастливей, все больней
я люблю любую малость.

Мне что - холод, что - жара,
что - гулянка, что - работа...
Помирать уже пора,
а рожать детей охота!

Ах, не ставьте мне в вину
грех прекрасного разлада!
Повернуло на весну!
Ну а может, так и надо?..
1987

* * *
СТРЕЖЕВОЕ

Кружевной и вечный, как утес,
далеко остался город Томск.
Прилетела. Тихо огляделась.
Словно на посту сторожевом,
высоки деревья в Стрежевом.
Я для них - никто.
И в этом прелесть.

Прелесть в том, что в цепкой суете
нас терзают те, кому мы - те,
кто зовется самым в жизни близким.
Я полетом душу тряхану,
от любви проклятой отдохну!
Я простором обопьюсь сибирским.

Ты прими меня, чужая жизнь,
за мою ладошку подержись,
лоб горячий, холодя, потрогай.
Я, в своей запутавшись судьбе,
хоть на миг да прислонюсь к тебе.
Даже это будет мне подмогой.

Потому что, мимо проскользя,
зла друг другу причинять нельзя.
Отдышусь - и что-то вновь забрезжит.
И, быть может, грешную, меня,
нежной, снежной свежестью звеня,
Стрежевое вынесет на стрежень!
1989

* * *

ВАРИАНТ ГЕРОЯ

Саше Новикову

Друг мой, мелкий мафиози,
ты мне дорог потому,
что не маешься в колхозе,
не готовишь впрок суму,

что в цеху не варишь сталь ты,
не пошел в ученый люд,
что начальником не стал ты,
что всего лишь - честный плут,

но трудяга, хоть и жулик,
правда, в норме, не за край,
что стараешься, не шутишь,
создаешь свой личный рай.

И, привычный к переменам,
счастье зыбкое куешь:
то - спортсменом, то - барменом,
то - водителем отменным,
то - базарным бизнесменом...
Ну и что же?
Ну и что ж?!

Ах, мой милый доставала,
всплывший из народных гущ!
Век тебя недоставало,
ты и вправду всемогущ!

Нынче, темпа не теряя, ясно,
что - не за стихи,
ты мне джинсы притаранил
и французские духи.

Все, как надо, по-российски:
из какой-то пустоты
вытряхнул бутылку виски,
дефицитные сосиски
и шампунь яичный ты.

И умчал, подобный грому,
не роняя лишних слов, к
гулкому аэродрому
совершать ночной улов.

Энергичный хват столичный,
(что же делать, ты - таков!)
ты отхватишь куш приличный
у приезжих простаков.

А к утру домой примчишься,
опрокинешься в кровать,
и вздохнешь, и отключишься:
все - о'кей, на сердце чисто,
можно честно почивать.

Не случайно, не вслепую,
не за помощь мне любую,
понимая, что не прост,
все равно тебя люблю я,
обаятельный прохвост!

Ты ведь, мальчик, - только детка,
ты наивен, чист и мал,
ты - на фоне страшных, тех, кто
полстраны разворовал.

Кто фигуры так расставил,
что иначе не сыграть,
подворовывать заставил,
побираться, подвирать...

Ты всего лишь плоть живая,
все мечты твои - дымок.
рядом с тем, чего желает
кабинетный демагог!

Залетай опять с товаром
в дом мой, как к себе домой.
Накормлю тебя задаром
тем, что бог послал самой.

Заскочи - хоть чуть согреться
и, расчетов не ища, поглупеть,
вернуться в детство
над тарелкою борща.
1990

* * *

ИРОНИЧЕСКИЙ ЭТЮД ОБ ОТЦАХ И ДЕТЯХ

Не вся мне молодость по нраву,
не вся мне юность по нутру,
и я не всю ее ораву
себе под крылышко беру.

Нас отличали пыл, и стойкость,
и романтический порыв.
А их неверье и жестокость -
обрыв, невскрывшийся нарыв.

Наш долг нам в доблесть не засчитан,
их доблесть: что не так - на слом!
В чем нам неведенье - защитой,
для них невежество - заслон.

И суть не в роке и не в брейке,
ты этим в душу им не тычь!
И все ж одно - на диком бреге,
другое - если в сердце дичь.

Я заплатить готова кровью
за то, что, может, зря боюсь,
и что-то все же им открою
да и без них не обойдусь...

И как там музыка ни бухай,
как спесью каждый ни надут,
быть может, с гордою "старухой"
они язык еще найдут.
1990

* * *

Неосуществленные надежды!
Вы - как устаревшие одежды.
Возвратимся ль к вам мы?! И когда?
Если б поняла, еще девчонка, -
свет ваш лишь морочит обреченно, -
тратила бы страстно, увлеченно
столько сердца, воли и труда?!

Но не то меня томит и гложет...
Мир на этом и стоит, быть может,
что умеем верить просто так.
Человек прекрасно безоружен
перед тем, чему он сам не нужен,
ну а он отдаст всю жизнь, всю душу
за ветрами взвитый этот стяг!

Неосуществленные надежды!
Сбудьтесь хоть бы в чем-нибудь утешно!
И тогда не жалко ничего.
Вот опять счастливая, слепая,
в неосуществимое влипаю,
смелым сердцем стену прошибаю
и все также не щажу его!
1990

* * *

"Питие есть веселие Руси..."
Вот и умчались хмельные года,
да не трезвее в народе.
"Умный проспится, дурак - никогда!"
Вот и проснулись навроде.

Кто-то осудит былое, чудак:
что там - бутылка и корка?
Пьем вряд ли меньше, да как-то не так.
Горькую - истинно горько!

Поднакопилась постыдная злость.
Светлыми редко бываем.
Раньше от радости зелье лилось,
нынче - тоску заливаем.

Дух притупился, да ум-то остер.
Это ли не во спасенье?
Может, зальем негасимый костер
и будущее воскресенье?

Может, научимся снова корпеть
над колоском и лозою?
Может, научимся пить, станем петь
и не с надрывной слезою...

Может, заслужим, испив все сполна,
зерна от плевел отсеяв,
право на добрую чару вина,
на питие и веселье!
1990

* * *
РЕЙТИНГ

Нынче модно слово "рейтинг".
Это значит те и эти,
ну а кто - первей, главней?
Стал двадцатым, вышел в третьи...
Торопитесь, руки грейте
в быстролетном, пестром свете
фейерверковых огней!

...Как ваш рейтинг? Довод веский:
любит вас народ простецкий.
А кого ему любить?
Вас, коль в митинговом треске
вы - не пена, не довески,
вы к чему-то рветесь зверски!
Видно, так тому и быть.

Вот решенье лобовое.
измерять твоей любовью
все, замученный народ
Пусть недолгою, слепою,
выклянченной, взятой с бою...
Нет, на мой аршин, с тобою
надо бы наоборот.

Мне любви твоей не нужно,
безоружной и недужной,
той, что бьется, непослушный
дух надеждою трепя.
Горестно, непоказушно,
не вопя о том натужно,
как ни тошно, как ни душно,
я сама люблю тебя.

Ты - народ, я - в поле ветер,
ты б меня и не заметил,
это я - с тобой вдвоем,
ты мне дан на белом свете,
ты за это не в ответе,
что с другими мне не светит.
У тебя - нормальный рейтинг
в сердце ревностном моем.

А еще есть, - как плотина,
резкое "альтернатива".
Выбирай, дели, дроби!
Но одна, не коллективно,
может быть, вполне рутинно,
тихо, безальтернативно
я - в своей к тебе любви.
1990

* * *
ПЕРСПЕКТИВА

Одинокая мать по проспекту пилит,
модно волосы распустила.
Одинокой душой в перспективе парит.
А в руке одиноко ребенок прилип -
ее истинная перспектива!
1991

* * *

Заря аэропортная,
все снова впереди
Любимый, я работаю.
Любимый, подожди!

Ну вот сидела б рядышком ...
Да я и так с тобой
А жизнь - она как ядрышко
под крепкой скорлупой.

Иду с усмешкой бодрою,
а мир продрог, промок
Работаю, работаю,
держусь, как поплавок.

Вскипают полдни потные,
слетает ночь к нулю...
Работаю, работаю!
Люблю тебя, люблю.

И в дивный час свидания
не речь - одни слога,
не станет явным тайное -
понятнее слегка,

Разлука беззаботная.
Просторы - кораблю!
Люблю тебя. Работаю.
Работаю. Люблю!
1991

* * *

"Умом Россию не понять". Ф. Тютчев.

Для России нехитрым был выбор.
или - прочь отошел,
или - выпил...
Ну и правильно,
коль разобраться!
То горчим на устах,
то торчим на постах
и то славу куем,
то - богатство.

У России все - так,
через шляпу
Ни Америку к нам,
ни Европу
не приладить
Трясет - не дай Боже!
Нас умом не понять.
А какую-то мать
понимать и не надо, похоже.

Не измерить нас общим аршином
на просторе, пока что обширном
Все нас губит -
никак не погубит!
Кто-то все же поймет
наш неровный полет -
тот, кто верит, однако,
и любит.

* * *

У стены лежит старуха:
сердце ли, усталость?
Жить ей не хватает духа?
Или - годы, старость?

Поослабли наши узы,
нет тепла в народе.
Как какие-то французы,
мимо мы проходим.

И в просторах обозримых -
холод без предела.
Неужели чертов рынок
это все наделал?

В переходах тянут дети.
"Есть хочу. Подайте!"
Что стряслось на белом свете?
Люди, отгадайте!

Но таит отгадку город.
Лишь вранье - на вынос!
То ли вправду это - голод,
то ли просто бизнес.

И жалеть я разучаюсь.
фактор неуместный.
И помалу превращаюсь
в часть картинки мерзкой.

Наступил медведь на ухо.
И на сердце, вроде...
На земле лежит старуха.
Мимо жизнь проходит.

Бьют кремлевские куранты.
Шторм качает сушу.
А слепые музыканты
Все терзают душу.